Крупин Владимир - Как Только, Так Сразу
Владимир Крупин
Как только, так сразу
Владимир Николаевич Крупин - уроженец села
Кильмезь Кировской области. В "Нашем
современнике" печатается двадцать лет. В его
творчестве, начиная с "Зерен", "Живой воды",
"Сорокового дня" и кончая повестями
"Великорецкая купель", "Прощай, Россия,
встретимся в раю", прослеживаются два
основных мотива: писатель жив своей кровной
связью с родиной, в данном случае - с
Вяткой, и второе: спасение России может быть
только на путях Православия.
Один Дарвин от обезьяны
Сейчас настолько никто никому не верит, что даже бессмысленно что-то
объявлять. Скажу: завтра будет переворот, ну и что? Их вчера было четыре,
послезавтра будет пять, кому это надо? То есть надо тому, кому это надо, но
что тут нового? Вместе с тем каждый человек все равно знает то, что другие
не знают, и это хоть кому-то да интересно.
Жизнь моя - жизнь врача-психиатра. В последнее время к психиатрии растет
интерес. Это оттого, что любой и каждый подвержен отклонению от нормы, но
вот тут-то мы сразу спотыкаемся, что есть норма и нормальны ли те, кто
объявляет других ненормальными? И если бы это - норма - было нормой, то
разве бы шло все в России ненормально?
Но по порядку.
Фамилия моя Корсаков, Алексей Корсаков. Два человека в прошлом - знамени
тый флотоводец и знаменитый психиатр - обессмертили ее. Оба они, говорили
родители, мне как-то родия, и я - единственный ребенок в семье - обязан
продолжить славу предков. Отец прочил меня в адмиралы, мать в психиатры. Я
уже в отрочестве чуть не сдвинулся от этого противостояния. Отец наряжал
меня в матросские костюмчики, мать мучила фонендоскопом; отец говорил:
владеющий морями владеет миром, мать, что психика, корка и подкорка -
последнее, что осталось непознанным в человеке.
Перекуковала мать. Берегла от товарищей, от влияния отца. Вырастила меня
стеснительным да, пожалуй что, и безвольным. Это я ощутил потом, когда меня
женила на себе одна особа, нелюбимая мною. А любовь у меня была, была -
Верочка. Как была она первой, так я осталась единственной. И поэтические
позывы были из-за нее. Она вышла замуж, а я учился на психиатра. Еще какое-
то время поэзия не отпускала меня, но я перевел ее в практическое русло,
заставил помогать заучиванию бесчисленных названий костей, мышц, нервов,
например: "Как возьму я фибулю да стукну по мандибуле, так узнает церебрум,
как звенит краниум", то есть малой берцовой костью совершается удар по
нижней челюсти с такой силой, что мозг чувствует, как звенит череп. Или о
ревматизме: "Отныне я навеки знаю: у гранулемы фокус есть, и клепки крупные
по краю, и лейкоцитов в ней не счесть. Среди включений этих разных, как
указатель на обмен, у крупных клеток протоплазма содержит также гликоген.
При ревматизме боль жестока, суставы все избороздит, но тяжесть главная -
пороки сердечные, эндокардит".
Последние три курса я работал медбратом, привык к больным настолько, что
больными их не считал, мне даже было интереснее находиться с ними, нежели,
например, ходить по приказу жены в магазин, особенно тот, где она работала.
У меня она не бывала, тем более что работа моя отстояла от города на
шестьдесят километров.
Это была огромная психиатрическая лечебница, упрятанная, как все такие
больницы, в лесах, далеко от шоссе. Мне сразу дали отделение, самое большое,
потом его слили еще с одним, работы хватало. Жену я не любил, единственный
наш сын был маленьким, и никто ому не рассказывал ни о флотоводцах, ни о
психиатрах; чтобы расхотеть
