Крупник Илья - Карусель (Рассказы)
Илья Крупник
Карусель
(Рассказы)
Фьють
По улице Бюсси от бульвара Сен-Жермен мелкой трусцой быстро-быстро
двигалась кучка голых людей. Все разрисованы зеленой краской. Кругом
орала, выла, от радости свистала: "Фьють, фьють!" - улюлюкала толпа.
Боже ты мой, где я?
Бледные, сутулые, худые, груди трясутся. И пронеслись.
Дождь пошел, слабый, - морось. Я иду медленно под дождем.
За углом пусто. Начинает, похоже, сыпать с дождем снег, тротуары и
мостовая превращаются в белое поле, покрываются посверкивающим льдом.
Бабы в пуховых платках, с самодельными рюкзаками, выдыхают морозный
пар, пялятся на меня во все глаза: они гурьбой будут топать в Хлудне-
во, я один по лыжне через поле пешком в Лужки.
Я поднимаю руку - не бойтесь, бабушки! - и иду, проваливаясь, по
старой лыжне.
Края буханок ржаного хлеба в сумке утыкались резко в бок, а где-то
близко ссорились друг с другом птицы, хотя не было никаких птиц, - по-
ле белое, серые кусты торчат изо льда.
Я приподнимаю темные очки, и тут же утихают птички: они сидели в
кустах рядами, друг над другом, грелись.
Впереди уже поблескивали солнечные, толстые от снега крыши, но ду-
нул ветер, и я натянул намордник - ветрозащитную самодельную маску:
после операции глазной требовалось беречь лицо.
Полосы снега, эти косые опилки в ветре, залепляют мою светлую курт-
ку, черную сумку на ремне с запасом жратвы, а когда вошел наконец в
деревню, ветер стих.
Избы стояли такие же нетронутые, в два порядка, заваленные снегом.
По склонам, за избами, поднимались на голых корнях сосны, как на скрю-
ченных пальцах. У них стволы были желтые с черным, и - тишина, только
далекий-далекий вороний крик.
Запах старого дерева от заборов проходил и сквозь чистый снег.
Из-за заборов навстречу двигались колючие грушевые ветки, у некоторых
даже сохранялись листья, они как глиняные, по краям пупырчатый снег, а
в середине аккуратные снежные точки. И я тронул точку пальцем.
За углом из сугроба пялилась в меня красная машина с распахнутой
дверцей - видно, въехала сюда от холмов.
"К бабе Фае, - пожалел я себя, - ээ-эх. Не уезжай, баба Фая, не ос-
тавляй одного..."
Но из калитки выбежала, согнувшись, незнакомая фигура в дубленой
куртке, сапогах, с платком на шее и, что-то нацелив на меня, крикнула,
как собаке:
- Стоять!
В кулаке зажат черный баллончик с газом, левой рукой фигура заткну-
ла платком нос и рот.
- Оставь его, слышь! Не бойся. - За открытой дверцей машины высуну-
лось вялое лицо бабы Фаи. - Это квартирант мой, лыжник.
Человек опустил баллончик, все еще не доверяя, и отнял медленно от
носа платок. Это тоже была женщина, но не старая. С закушенными губа-
ми.
- Верно, - я подтвердил. - Тут я лыжник. - И, сообразив, отчего пу-
гаются, стянул намордник, темные очки.
- А может, возьмем его? - предлагает баба Фая, и на ее желтоватом
лице становятся вроде больше остренькие глаза, баба Фая только каза-
лась вялой.
- Это куда?! Нет-нет... - запротестовал я тут же, отпихиваясь от
них намордником.
- Поедем, милый. Ми-лый! - увещевает меня баба Фая. - Поможешь нам,
давай!
И уже покорно, обняв свою сумку с консервами и хлебом, я сидел по-
зади них, а впереди мелкоклетчатый платок бабы Фаи и белый с розами
Ани-водителя, сбоку проносились тяжелые, в снегу, лапы елей да такие
четкие, бледно-зеленые от лишайника стволы берез.
Потом в окне пошли поляны, одна, другая, стояли кое-где брошенные
машины носами навстречу, будто бежали оттуда, с той стороны.
- Остановись, - сказала Фая, ст
