Кржижановский Сигизмунд Доминикович - Штемпель - Москва (13 Писем В Провинцию)
Сигизмунд Доминикович Кржижановский
Штемпель: Москва
(13 писем в провинцию)
Письмо первое
Милый друг! Судьба запоздалых писем общеизвестна: вначале их ждут;
потом перестают ждать. Знаю: мой конверт со штемпелем "Москва" уже тщетен и
не нужен, Но иначе нельзя было: я сам жил внутри наглухо запечатанного
конверта. Только-только выкарабкиваюсь. Два года отщелкнулись, как счетные
костяшки: позади голый стержень. Это-то вы простите и поймете, милый друг,
потому что вы... милый друг.
Но простите ли вы мне разочарование: ведь под моим штемпелем "Москва"
ничего, кроме рассуждений о штемпелях с оттиском "Москва", вам не найти.
Для меня эта тема - близкая и важная. Для вас, с расстояния в 700 верст,
чужая и, может быть, скучная. Но я могу писать только о том, о чем могу: я
так полно включился в свою проблему о штемпелях, так занят, может быть,
по-чудацки, исследованием того "особого отпечатка", еще Грибоедовым
примеченного, который отличает и метит всю окружающую сейчас меня жизнь,
что придумывать другие, более забавные и волнующие вас темы никак не могу и
не умею.
Каждое утро в 93/4 я, застегнув себя в пальто, отравляюсь вдогонку за
Москвой. Да-да: два года тому назад поезд, помню, запоздавший на 13 часов,
довез меня только до Брянского вокзала: до смысла Москвы отсюда еще большой
конец.
Итак, каждое утро я шагаю из переулка в переулок, позволяя
перекресткам ломать, как им угодно, мой путь, собирая в себя Москву. Рядом
со мной, стоит повернуть голову на пол-оборота, в стеклах витрин шагает
чуть сутулый, длинный, с лицом под черными полями шляпы человек. Вдвоем,
изредка переглядываясь, мы ищем наши смыслы.
Даже странно: в первый день, когда, оттянув плечо чемоданом, я смотрел
с Дорогомиловского моста на кучу домов под кучей огней, я не мог и
предполагать, что когда-нибудь все это ляжет гигантской грудой поперек
моего мышления как трудноразрешимая задача.
Конечно, и другие, кто как может и хочет, возятся с теми или иными
проблемами; под любою лобной костью живет какой-нибудь не устраивающий
мышление, мучающий "я" вопрос. Но все же я завидую другим: каждый из них
может запрятать свою проблему внутрь черновых тетрадей, защелкнуть на ключ
в лаборатории, зажать в математических значках, точнее - может, хоть
ненадолго, отлучиться от своей головоломки, выключиться из нее, дать роздых
мысли. Но мне уйти из своей темы - никак: я живу внутри ее. Окна домов,
мимо которых хожу, смотрят с определенным выражением; утром, чуть раскрыв
глаза, вижу красные кирпичи соседнего дома: это уже Москва. А значит - и
мысль: Москва. Проблема материализовалась, обступила меня тысячью каменных
коробов, протянулась под подошвами тысячью кривых и ломаных улиц,- и я,
смешной чудак, исследующий свое где, попал в него, как мышь в мышеловку.
Когда я прохожу сначала мимо блекло-желтого дома с оттиснувшимися на
нем знаками ЦК РКП (б), а получасом позднее мимо кривой колокольни церкви
Девяти Мучеников на Кочерыжках, что у Горбатого моста, я не могу не сделать
отчаянной попытки найти общий знаменатель тому и этому. Шагаю мимо книжных
витрин с меняющимися, что ни день, обложками: Москва. Мимо нищих,
загородивших путь протянутыми ладонями: Москва. Мимо свежей типографской
краски, оттиснувшейся поверх белых кип четким черным словом "Правда":
Москва.
Москва слишком затоптана, на ее асфальтах и булы-жинах накопилось
слишком много шагов: такие же вот, как и я, шагали, день ото дня, год к
году, век к веку, от перекрестка к перекресткам, п