Кржижановский Сигизмунд Доминикович - Тринадцатая Категория Рассудка
Сигизмунд Доминикович Кржижановский
Тринадцатая категория рассудка
Всегда так бывает: сперва ходишь к друзьям, а потом - как развезут их
на катафалках - к могилам. Настал и мой черед променять людей на могилы.
Кладбище, куда я - все чаще и чаще, за высокими зубцами стен и извне как
крепость: все бойцы полегли, и только тогда открылись ворота. Войдешь --
сначала сутолока крестов, а дальше - за внутренней стеной - новое
бескрестное кладбище: в нем нет монументальной статики старых человечьих
могильников, ни громоздких склепов, ни каменных ангелов, с крыльями
по-пингвиньи в землю: красные металлические звезды на тонких проволочных
стеблях беспокойно ворошатся в ветре.
Сейчас еще весенне тало и земля липнет к подошвам, мягко удерживая:
остаться подольше, а то и навсегда. Вот уж четвертый раз я встречаю его:
медленным чавком заступа в тугую и трудную землю - старик могильщик;
сначала он мне виден по пояс, затем по плечи, еще немного, и голова его
нырнет в развороченную глину. Но я подхожу ближе, стараясь разминуться с
швырками земли из-под мерно звенящего заступа, и говорю:
- Здравствуйте.
- А что ж, здравствуйте,- оглядывает он меня из ямы. ...
Есть одно обстоятельство, которое привлекает меня к этому человеку:
старик явно выжил из ума и живет внутри какой-то апперцептивной путаницы,
узлы которой не развязать бы и самому Канту. Кстати, ведь все (не буду
искать другого определения) выжившие или, точнее, выжитые из своих умов,
выселенные, так сказать, из всех двенадцати кантовских категорий рассудка,
естественно, принуждены ютиться в какой-нибудь тринадцатой категории,
этакой логической боковуше, лишь кой-как прислоненной к объективно
обязательному мышлению. Если принять во внимание, что на эту тринадцатую
категорию рассудка мы даем явки, в сущности, всем нашим вымыслам и
алогизмам, то старик могильщик может быть полезен затеянному мною циклу
"фантастических" новелл.
Итак, предлагаю закурить, старик тянет потную руку за папиросой;
присев на корточки, я огоньком к огоньку - и тринадцатая категория рассудка
распахивает для меня свою потайную дверь:.
- Что это за аллея там, под тополями?
Старик сощурил глаза на шеренгу дерев и:
- Актерский ряд. Вот потеплеет, барышни с тетрадками придут, цветов
нанесут, друг дружке из книжек зачитают: не богато, а уважительно.
- А там вот? - скольжу я глазами дальше по стене.
- Для сочинителей, "Писательский тупик" прозывается.
Дед-могильщик хочет поподробнее, но я перебиваю и перевожу глаза к
стыку двух стен: могилы здесь прикрыло зубчатой длинной тенью, и кой-где
меж ржаво-желтых взгорбий белые кляксы нестаявшего снега.
- Ораторский угол,- поясняет голос из ямы,- тут ночью лучше издаля.
- А что?
- Неспокойно. Ораторы, известно: чуть стемнело, заговорят все сразу, -
случится, идешь мимо ихнего угла, а из земли так и шепотит. Лучше издаля.
- Видно, правду про вас говорят, дед, что из ума выжили: где ж это
видано, чтоб закопанный человек - и вдруг шепотил?
- Я и не говорю, что видано,- упирается старик,- а что слыхано, так
это так. Вот недавно случай был. Хоронили зампреда какого-то - вот тут, в
ораторском угле, левая с краю. Папироски не найдется еще? Красный гроб,
венков не счесть, и народу видимо-невидимо. Оратор, говорят, был знатный.
Ну вот. Спустили гроб, веревки наверх, ну, как водится, речи.
Говорили-отговорили, потом и нам, мне с Митькой (сподручник мой), за
лопаты. Плюнул я на ладони - и вдруг, что вы скажете: снизу из-под крышки:
"Прошу слова. Высл